Никто не возьмется спорить с утверждением, что у кризиса взаимоотношений между Британией и Европейским Союзом исторические корни. Некоторые полагают, что все началось с Маастрихского договора 20 лет назад, другие уверены, что подошли к концу труды последних 40 лет, с того дня, когда Британию приняли в Европейское Сообщество. Если Британия сегодня осталась в гордом одиночестве, стоит вспомнить известные воззвания Черчиля, которые возвращают нас к событиям 70-летней давности. А, может быть, это закат 200-летней истории? Вопросы подобного толка не дают покоя читателям экономических и политических изданий. Но, возможно, даже эти преспективы слишком узки, в конце концов, считается, что определенное представление о Европе впервые было сформулировано Карлом Великим. Именно его в 800 году Папа Римский короновал как императора, именно он властвовал на доброй половине континента. И все же, несмотря на то, что династия Каролингов достигла величия, ее происхождение весьма сомнительно. Каролинги поднялись при своих предшественниках, Меровингах, в основном, делая для них черную работу, и имея титул не выше старшего придворного. Меровингские короли облачились в одежды монрахов, но рычаги власти оказались в руках прозорливых Каролингов.

Просто басня для контитентальной Европы? Это знание о том, что не формальные титулы и институты дают власть, но власть правит институциональным признанием, выходит за пределы своей эпохи и сметает границы. Возможно, Дэвид Кэмерон забыл об этом, когда на заседании в Брюсселе заявил о том, что его вето лишит остальных 26 лидеров доступа к политическим и юридическим органам Европейского Союза. Потому что, если 26 глав государств твердо настроены на сотрудничество (настроены ли, большой вопрос), они найдут способы добиться своего, через теневые институты, которые в будущем могут стать реальными. Берлаймонт в Брюсселе, официальная штаб-квартира Европейского Союза, вероятно, станет мавозолеем, а британские премьеры, как Меровигские монархи, будут одиноко бродить по его пыльным коридорам, удивляясь тишине старого дворца.

Наша островная гонка редко заводила нас в такую ловушку самообмана. Еще Бэджет Уолтер в своем труде “Английская Конституция” (1867), раскрывал Викторианцем правду о том, где, в пределах их разветвленной системы правительства, находится реальная власть. Он проводил четкую грань между величественными частями конституции, такими как монархия с ее высокими титулами, и продуктивными частями, которые действительно крутят винтики британской империи. Таким образом, Кабинет министров сочетает в себе законодательные и исполнительные функции, что наделяет роль премьер министра особой значимостью. Но в то время, когда Бэджет писла свой труд, премьер министр не имел формального прецедента в суде - пустяк, без которого прекрасно обошлись пальмерстон, Дизраель и Глэдстоун.

Фактически, у премьер министра был официальный титул Первого лорда Казначейства. Кэмерно носит его и сейчас: действительно раритетный титул, настоящее предание старины глубокой, родом из 12 века. Но вряд ли он впечатлит им своих европейских коллег. Шли века, инфляция цен то появлялась, то исчезала, но должность раздувалась в значимости с каждым годом и вскоре чиновник на посту казначея (министра финансов) стал называться Лордом-казначеем или государственным казначеем. Он уже был слишком важным, чтобы заниматься простой бухгалтерией, которая осталась уделом его подчиненных. Во главе всего сформировали пафосный комитет, в котором председательствовал один из его членом, известный как Первый лорд Казначейства. К 18 веку этот формальный титут мигрировал к таким серым кардиналам, как Роберт Уолпоул. Он был политиком настолько влиятельным, что его начали называть (сначала с пренебрежением) “премьер” министром.

Страницы конституциональной истории Великобритании исписаны громкими титулами: как правило, чем громче, тем никчемнее. Хилари Мантел в своем романе “Вулф Холл” рассказывает 16 веке и восхождении Томаса Кромвелля, о том, как этот сын кузнеца взбирался по политической лестнице, уступая вельможам только в титулах.  Остается только спросить, какой пост занял Кромвелль, или каким титулом его наградили? На ум не приходит ничего, кроме самоуничижения от человека, который довольствовался ролью поверенного короля, столь же влиятельного, сколь и незаменимого, по крайней мере, на тот момент.

Кромвелль узнал цену изгнания из магического круга власти в погоне за пустяками.  Еще один британский государственный деятель, живший уже после Кромвелля, тоже познал все прелести социальной изоляции, как для своей карьеры, так и для положения государственных дел. Ужасная опасность национальной изоляции нависла над Уинстоном Черчиллем летом 1940 года. Этот великий британский националист был готов предложить Франции заключить союз, скорее от отчаяния, лишь бы не бороться с нацистской Германией в одиночку. Таким образом, когда Германия напала на Грецию, Черчилль решил вмешаться, практически с нулевым шансом на военный успех, просто в знак солидарности с единственным европейским союзником Британии.

Черчилль, не захотел воевать один. То ли благодаря везению, то ли хорошему управлению, ни в 1940, ни в другие периоды истории Британия не оставалась одна. Войска, которые Черчилль направил в Грецию, были в основном из Австралии и Новой Зеландии. Поддержку с моря стране оказывали войска Канады. Они держали атлантические торговые пути открытыми. Хотя 18 июня 1940 года он заявил от имени всей Британской Империи, что намерен биться, “если понадобится, в одиночку”. Черчилль своей риторикой мог переубедить даже самого себя. Но ничто из сказанного им в 1940 не позволяет связать его имя с политикой изоляции. Его выступления на тему значимости европейской идеи хорошо отражают его настрой. А его политический реализм, как британского премьера, возглавлявшего страну в период войны, говорит о том, что он никогда не предпочел бы стоять в стороне. Память иногда играет с нами злые шутки. Вспоминая прошлое, нужно не предаваться неуместной ностальгии, а учить уроки прагматизма, которые помогут нам понять, в каком положении оказалась Британия сегодня.

Питер Кларк
Подготовлено Forexpf.ru по материалам The Financial Times